Из притоков ее замечательны: с правой стороны — известная уже нам Ситухе, затем Чжумтайза, Тяпигоу [Дяо-пи-гоу — соболиная долина.], Ното [Ното-хэ — енотовая река.], Вамбахеза [Вам-ба-хэ-цзы — черепашья река.] и Фудзин [Фу-цзинь — маньчжурское слово «фукэжин» — начало.], а с левой стороны — Хуанихеза [Хуан-ни-хэ-цзы — речка
желтой грязи.] и Вангоу [Ван-гоу — извилистая долина.].
Неточные совпадения
Звонок повторился с новой силой, и когда Лука приотворил дверь, чтобы посмотреть на своего неприятеля, он даже немного попятился назад: в дверях стоял низенький толстый седой старик с
желтым калмыцким лицом, приплюснутым носом и узкими черными, как агат, глазами. Облепленный
грязью татарский азям и смятая войлочная шляпа свидетельствовали о том, что гость заявился прямо с дороги.
Ромашов вышел на крыльцо. Ночь стала точно еще гуще, еще чернее и теплее. Подпоручик ощупью шел вдоль плетня, держась за него руками, и дожидался, пока его глаза привыкнут к мраку. В это время дверь, ведущая в кухню Николаевых, вдруг открылась, выбросив на мгновение в темноту большую полосу туманного
желтого света. Кто-то зашлепал по
грязи, и Ромашов услышал сердитый голос денщика Николаевых, Степана...
Только что вы немного взобрались на гору, справа и слева начинают жужжать штуцерные пули, и вы, может быть, призадумаетесь, не итти ли вам по траншее, которая ведет параллельно с дорогой; но траншея эта наполнена такой жидкой,
желтой, вонючей
грязью выше колена, что вы непременно выберете дорогу по горе, тем более, что вы видите, все идут по дороге.
Из переулка, озабоченно и недовольно похрюкивая, вышла свинья, остановилась, поводя носом и встряхивая ушами, пятеро поросят окружили её и, подпрыгивая, толкаясь, вопросительно подвизгивая, тыкали мордами в бока ей, покрытые комьями высохшей
грязи, а она сердито мигала маленькими глазами, точно не зная, куда идти по этой жаре, фыркала в пыль под ногами и встряхивала щетиной. Две
жёлтых бабочки, играя, мелькали над нею, гудел шмель.
Постоялый двор превратился в трактир; верхний этаж обгорел, крыша стала
желтой от ржавчины, навес мало-помалу обвалился, но на дворе в
грязи всё еще валялись громадные, жирные свиньи, розовые, отвратительные.
С утра пошел дождь. Низкие черные тучи бежали по небу, дул сильный ветер. Сад выл и шумел, в воздухе кружились мокрые
желтые листья, в аллеях стояли лужи. Глянуло неприветливою осенью. На ступеньках крыльца чернела
грязь от очищаемых ног, все были в теплой одежде.
Крестьянин обтер изнанкою своей полы
грязь с сапог отца Илиодора и прислонился к стенке, обрызганной
желтой, красной и черной красками; а Илиодор вступил в девичью и, помолясь, проговорил: мир дому сему!
Он лег, и перед глазами его стояли склянки с
желтыми ярлыками, и от них понятно стало, что все дурное, что он думал о Кате Реймер, — скверная и гадкая ложь, такая отвратительная и грязная, как и болезнь его. И стыдно и страшно ему было, что он мог так думать о той, которую он любил и перед которой недостоин стоять на коленях; мог думать и радоваться своим грязным мыслям, и находить их правдивыми, и в их
грязи черпать странную и ужасную гордость. И ему страшно стало самого себя.